Нарисованные березы, или

Не случившийся катарсис

Водка. Шали. Вареные яйца. Валенки. Нательные кресты. Бодрые народные песни. Все это символы псевдо-русскости, лубочной и приторной, над которой в очередной раз издевается не терпящий фальши Николай Коляда. Идея спектакля прозрачна и вновь соотносится с тем главным, о чем он говорит постоянно. Не-настоящесть. Выглядит живым, а – мертвое. Будь то устаревшее-одряхлевшее, выжившее из времени раневское Прошлое, будь то примитивно-мужицкое, топорно-деревянное лопахинское или высокословесное, но пустое-опошленное трофимовское Будущее. А настоящее? Нет его… Сакральные фразы «В человеке все должно быть прекрасно», «По капле выдавливать из себя раба», «В Москву, в Москву!» — звучат как невнятный пьяный бред. Никто друг друга не слушает и не слышит. Россия идет ко дну – как Титаник, на верхних палубах которого пляшут, в то время как нижние уже в воде. Открывается шкаф, «дорогой многоуважаемый шкаф» — из него льется море одноразовых стаканчиков (они в этом спектакле основной символ – имитации, пустопорожности, миражности). Фальшь, пустота и хаос.

Люди боятся жить, боятся любить, боятся остаться наедине с собой, потому что боятся, что себя истинного – и нет вовсе.

Но и артисты боятся – играть. Кричать – нет, не боятся. А показаться настоящими – не решаются. Что с ними происходит в этом спектакле? Почему они не убедительны? Ни один – кроме Антона Макушина. Женщины – реально «слабый пол». Ключевые фразы звучат случайными. «Кто купил имение?» — «Я». И ничего не происходит: ни на сцене, ни в душе зрителя.

Есть ожерелье сильных образов. Замечательная режиссерская находка  — «березовый мир», который угольком рисуют герои на брючинах, юбчинах, балясинах. Есть трогательные моменты. Раневская в одиночестве, ее молчаливый – внутренний – монолог. Женщины в бане: обнажаются, снимают внешнюю шелуху, остаются неприкрытые. Проблески настоящего: это уже не иллюзия, это реальность. Вот-вот прорвется истинное. Но сцены теряются, не фиксируются, не столбятся в сознании (или подсознании) зрителей. Катарсис, «обещанный» именем драматурга и режиссера и первыми сценами-образами, не приходит. Иллюзия. Как будто бы режиссер сам подпал под власть созданного им же мира копий без оригиналов, оберток без содержимого.

«Вишневый сад» после Чехова – это ох какая длинная и неровная история. «Цепь жизни» утягивает за собой уходящий в черную дыру вечности Фирс…