«Фальшивый купон»,

«Пиковая дама».

Толстой и Пушкин. Коляда и Коляда. (Добавим, что в инсценировке первого произведения участвовала также ученица Коляды Екатерина Бронникова). Две премьеры за два с половиной месяца: одна в завершение прошлого сезона, вторая в открытие нынешнего. «Сколько фантазии, энергии, выдумки! Да он на износ работает!», — поражаются-недоумевают-восхищаются зрители. Сам Николай Владимирович говорит, что на износ работают его артисты, а он – просто так живет.

 Купон зла

Арестанты. Каторжане. Мужчины и женщины. Серые шинели, белые косынки. Жесткий строй, четкий шаг. За что арестован? Да я не виновен! А ты за что? За убийство.

История, описанная Львом Толстым в повести «Фальшивый купон», не была обнародована при жизни писателя, но она естественно вписывается в ряд его воспитательных рассказов. Мораль притчи прозрачна до боли: малое зло порождает большое. Мелкие пакости приводят к полноценному негодяйству, проступки – к преступлениям. Зло разбухает, разрастается, как снежный ком, как раковая опухоль от единственной клеточки, захватывает человека, передается окружающим, распространяется в обществе. Подделанный вроде бы в шутку купон запускает цепочку обмана, воровства, наговора, предательства, душегубства.

Электрическая цепь зла проходит через разные слои дореволюционной России, под удар тока попадают студент, торговец, крестьянин, дворник, мещанка, госслужащий. Артисты театра точными штрихами живописуют характеры героев, каждый из которых – типичный представитель своего сословия. Индивидуализация образов и обобщение выступают рука об руку. История каждого – и история всех.

Как всегда у Коляды, массовые сцены становятся скрепляющим материалом спектакля, благодаря которому действие не распадается на отдельные сценки-картинки, а представляется единым художественным полотном. Сладенькое толстовское умиление крестьянством быстро сменяется толстовским же видением насквозь, беспристрастной оценкой народной массы, толпы, что покоряет мужицкой силой и удалью и пугает бесшабашностью тире безголовостью, легко подогреваемой 40 градусами до взрывоопасного состояния. Страшен танец-топтание людей-шинелей без голов, без глаз, без чувств.

А. Логинов и Е. Чистяков

Формообразующий сценографический прием – спускающиеся с потолка ленты-веревки наподобие цирковых лонжей. Черти по ним карабкаются, люди на них крутятся, пытаются подтянуться, подняться вверх, но в основном срываются вниз. Символ неустойчивой жизненной вертикали. Удалось замереть на ней, вытянуться во весь рост, выровняться, соединиться с небом – лишь самому преступному преступнику, раскаявшемуся грешнику Степану. Для него веревка стала плахой.

Очередной спектакль театра почти всегда открывает новые имена или заставляет взглянуть по-новому на уже знакомых артистов. В роли «кнопки запуска» процесса размножения зла – Махина, приятеля студента Мити, дублером признанного любимца публики Олега Ягодина выступил молодой актер Александр Логинов. Его исполнение ближе театру сопереживания, чем театру представления, что выделяет его из основной труппы, во всяком случае, пока. В соответствии с задачей образ получился в меру обаятелен (сам-то артист безмерно обаятелен), в меру искусителен, в меру циничен. Артист Логинов ведет собственную линию, не пытаясь следовать за колядовским мейнстримом.

А вот Константин Итунин не первый год в театре, давно привлек зрителей откровенной самоотдачей пусть не в главных ролях, но и не проходных, и выразительными пластическими этюдами. В роли Степана он показал, что способен впечатлить не только телодвижениями. Вместе со своим героем он прожил целую жизнь от состояния полного душевного вакуума через мучения до глубокого раскаяния и заставил нас поверить в этот путь.

Перманентно на сцене возникает альков в доме терпимости. Все дороги ведут к женщине. Самым человечным в череде мелькающих лиц-персон оказывается проститутка. К ней идут поделиться планами, открыть души, излить печали. Ирине Плесняевой удалось не задержаться на привычном театральном образе несчастной падшей девушки и создать разноплановый характер.

По энергичности действия постановка получилась – почти триллер. По нравоучительности звучит как притча. По сюжету – качественная внятная история. И все по кругу, по кругу, все повторяется, и последняя сцена возвращает к первой. Так же один спектакль протягивает нить к следующему. Российский триколор то откровенно заполняет сцену лонжами трех цветов с акцентом на красный («Фальшивый купон»), то ненавязчиво мелькает в одежных воротничках («Пиковая дама»). Репертуар Коляда-театра, при многообразии и непохожести произведений, посвящен, в общем-то, одной теме. Он – о России с любовью и без. Нет, только с любовью. И с болью.

Тройка, семерка, дама

 В «Пиковой даме» едва ли не половина текста (пушкинского, заметьте!) произносится на немецком языке. Но, как и предупреждали заранее создатели спектакля, чтоб мы не слишком пугались, понятно – все. Слова-то в большинстве незнакомые, но Олег Ягодин (а немец именно он, Германн) так интонирует, что передаваемые эмоции воспринимаются «дословно». Автор инсценировки повести Николай Коляда зацепился за тот факт, что главный герой – обрусевший немец и обыграл нюанс на полную катушку.

Гер, Германн, Германия. Ах, мой милый Августин, все прошло, прошло, прошло… Дойчен зольдатен, унтер оффицирен! Одна народная немецкая песня, миленькая и смешная, естественно перетекают в другую народную немецкую песню, маршевую, солдатскую, ставшую символом милитаристских устремлений. Так причудливо и органично соединено в национальном характере противоположное, как в немецком, так и в русском. Отечественная тема сопровождается романсами в прекрасном оригинальном исполнении Елены Костюковой и привольно-печальными народными мелодиями. О «неметчине» в спектакле говорят, казалось бы, куда больше, чем о России, название чужой страны звучит постоянно и с придыханием, как некая земля обетованная. Но вот парадокс, о котором заявляет Томский: «Немцы – самые лучшие. Но жить там нельзя. Жить можно только здесь, на родине».

Первое явление героя – картина «немец под Москвой». В шапке-ушанке, валенках, поверх шубы платок, по-бабьи затянутый за спиной на узел. Чуть позже он принарядится, готовясь к свиданию с Лизой и с Графиней: темную ушанку сменит на белую, праздничную. Германну всегда холодно, он мерзнет, и голос у него простуженный до скрипа, и предложения он не проговаривает, а выстреливает или выплевывает. Мало симпатичный персонаж. Да здесь позитивных и не найдется. Образ Лизы всегда тяготел к свободной трактовке, после Пушкина для создания каких только женских типажей его не использовали. Перед нами заурядная мещаночка, качественно сотканная  Юлией Беспаловой, наизусть, как молитву, выучившая книгу хозяйки, из нее выйдет добротная бюргерша. Ничего плохого в этом нет, конечно. Но и ничего хорошего. Главное же, чего нет, так это любви, только притворство, причем с обеих сторон. Героев связала мечта: женская – о замужестве, мужская – о разгадке тайны, которая позволит стать богатым, счастливым и жить вечно. Но оба поставили не на ту карту.

В.Цвиткис и О. Ягодин

Современные аллюзии спектакля – не только в стремлении «за бугор» и во всесильности золотого божка (счет купюр понятен на любых языках!). В утрированной, гротесковой форме каждый из персонажей демонстрирует качество или явление, которое активно проявляется сегодня, сейчас. Будь то бессмысленное времяпровождение части молодежи (карты и компьютерные игры – из одного лагеря ухода от реальности), девичьи грезы о принце (чтобы любил и богатым был) или бездеятельные страдания на тему, как из «Я – ничто» превратиться в «Я – все».

Вообще описывать постановки Коляды – дело неблагодарное. Вербальный уровень лишь один из многих равноценных составляющих его произведений. Синтез разных искусств присутствует в спектаклях органически. Музыкальный строй, пластическое решение, фантазийно построенные мизансцены, визуальная картинка, актерская игра и как итог та нематериальная субстанция, которая со сцены распространяется на зрительный зал, словно некая энергетическая волна, и вызывает мощный эмоциональный отклик.

Интрига запускается еще до начала действия: что теперь придумает Коляда, что выудит из бездонного резервуара своего драматургического и режиссерского воображения. На сей раз «материальными носителями» концепции стали «банки-склянки»: трехлитровые посудины, штук сто, и все с разноцветной пенистой жидкостью внутри (шампунь, наверное?). Для чего они, что символизируют? Один зритель догадывается: да это чтобы артистам было чем руки занять! Другой «зрит в корень» и кропотливо ищет в трехлитровых емкостях, столь популярных для засолки огурцов, высший смысл. Каждый прав по-своему. Манипуляции с сосудами бесконечны, как и их высший смысл, без кавычек. В момент любовного общения чувства льются через край, как пена из банок, и герои уходят мокрые и счастливые. Потом сосуды разбиваются, как мечты. В их силуэтах можно разглядеть церкви с маковками-куполами, если сверху поставить резиновые груши. А еще это чаша (банка) жизни и чаша (банка) Грааля, заветной цели, тайны и вечности…

Германн и Лиза

И зрителям позволено фантазировать, ведь они всегда полноценные участники спектакля. Как давно сказали мудрецы, истина живет не на языке говорящего, а в ухе слушающего. Результат спектакля – не в артистах, а в зрителях. Данке шон, Коляда-театр! Спасибо.

Фото Елены Гецевич

Опубликовано: журнал «Культура Урала».