Фигуры молчания

Коляда-театр открыл сезон постановкой пьесы Теннесси Уильямса

«Кошка на раскаленной крыше».

О крике

Первый звук – это крик. С него, вообще-то, жизнь начинается. Как и спектакли Коляды. На сцене беснуются дети, пляшут в хороводе жизни. Всхлипывает Мэгги, начинает свой истерический монолог. Хлопают двери, врываются люди – нет покоя. Слишком громко разговаривают – не услышать.

Первый вид – это обнаженный человек: такими рождаемся, такими и уходим. Артист Олег Ягодин привычно уже демонстрирует зрителям, стоя под душем, свое тело. Опустошенные глаза Брика. Вечная бутылка в руках. Ждет щелчка, после которого наступает забвение. Он тяжелее выносит бесконечную болтовню своей супруги, чем гвалт, который производит бесчисленное потомство брата.

Все действие на сцене кресло, подвешенное за нить, колыхающееся, как люлька. Колыбель качается над бездной… Спектакль – о смерти, которая всегда рядом, а также о жизни, которой люди боятся больше, чем смерти.

Писатель всегда переносит в романы, стихи, пьесы свое, нутряное. Трудное земное существование Теннесси Уильямса породило пьесы психологического разлома, которые оказались созвучны миллионам.

Казалось бы, два человека любят друг друга. Ведь действительно любят! Что же мешает им? Отнюдь не внешние обстоятельства, а только собственные души, мятущиеся, обремененные непониманием и ложью. «Я жил во лжи всю жизнь». Спектакль – о лжи, разъедающей отношения людей. Царят обман и самообман; когда же оглашается правда, ей нет веры.

О тишине

Фигуры молчания (не умолчания!) становятся самыми «громкоговорящими» в спектакле. Потрясают не вопли, потрясает тишина. Глава семейства Большой Папа, узнавший истину о своей неизлечимой болезни, молча пересекает комнату и уходит – в никуда. Ни слова не сказано – и сказано все. Смолкает суета. Гремит вечность.

У спектаклей, постановщиком которых является Николай Коляда, имеется особое звуковое устройство. Внешний план обычно чрезвычайно насыщенный, настоящая звуковая какофония. (Этакая жизненная обманка: в шуме люди прячут свои страхи и проблемы; кричат от безнадежности). Агрессивный фон держит внимание на себе. А под ним бьется-течет нечто тонкое, не улавливаемое ушами, но воспринимаемое иными органами чувств. На конфликте внешнего звучания и внутреннего молчания, «переключения громкости» — высекается искра сопереживания.

Людям так трудно говорить друг с другом, даже близким. Сложно поверить в любовь, которая постоянно чего-то требует, пусть даже бросить пить. Кричать, чтобы докричаться – бесполезно. Правда не попадает в уши. Ее может уловить, почувствовать, осознать только сердце.

Последняя сцена, когда герои, наконец, услышали другого, а не только себя, и поверили ему – вызывает щемящее чувство. Мэгги и Брик больше не кричат бессмысленно и не молчат убийственно. Они разговаривают и понимают. И вот – щелчок. Не тот, которого на протяжении спектакля так ждал главный герой. Щелчок – откровение.

Опубликовано в журнале «Культура Урала», сентябрь 2015

Фото Елены Гецевич